Электронная библиотека лицеиста

Чудово

Не успел я войти в почтовую избу, как услышал на улице звук почтоваго колокольчика, и чрез несколько минут вошел в избу приятель мой Ч. ... Я его оставил в Петербурге, и он намерения не имел оттуда выехать так скоро. Особливое произшествие побудило человека нраву крутаго, как то был мой приятель, удалиться из Петербурга и вот что он мне разсказал.
Ты был уже готов к отъезду, как я отправился в Петергоф. Тут я препроводил праздники столь весело, скольков шуму и чаду веселиться можно. Но желая поездку мою обратить в пользу, вознамерился съездить в Кронштат и на Систербек, где сказывали мне, в последнее время сделаны великия перемены. В Кронштате прожил я два дни с великим удовольствием, насыщаяся зрением множества иностранных кораблей, каменной одежды крепости Кронштатской, и строений стремительно возвышающихся. Любопытствовал посмотреть новаго Кронштату плана, и с удовольствием предъусматривал красоту намереваемаго строения; словом, второй день пребывания моего кончился весело и приятно. Ночь была тихая, светлая и воздух благоразстворенной вливал в чувства особую нежность, которую лучше ощущать, нежели описать удобно. Я вознамерился в пользу употребить благость природы, и насладиться еще один хотя раз в жизни великолепным зрелищем восхождения солнца, котораго на гладком водяном горизонте мне еще видеть не удавалось. Я нанял морскую 12-ти весельную шлюбку, и отправился на С.....

Версты с четыре плыли мы благополучно. Шум весел единозвучностию своею, возбудил во мне дремоту, и томное зрение, едвали воспрядало от мгновеннаго блеска падающих капель воды с вершины весел. Стихотворческое воображение преселяло уже меня в прелестные луга Пафоса и Амафонта. Внезапу острый свист, возникающаго в дали ветра разгнал мой сон, и отягченным взорам моим, представлялися сгущенныя облака, коих черная тяжесть, казалось, стремила их нам на главу и падением устрашала. Зерцаловидная поверхность вод начинала рябеть, и тишина уступала место начинающемуся плесканию валов. Я рад был и сему зрелищу; соглядал величественныя черты природы и не в чванство скажу, что других устрашать начинало, то меня веселило. Восклицал изредка как Вернет, ах как хорошо! Но ветр, усиливаяся постепенно, понуждал думать о достижении берега. Небо от густоты непрозрачных облаков, совсем померкло. Сильное стремление валов отнимало у кормила направление, и порывистый ветр, то вознося нас на мокрые хребты, то низвергая в утесистыя рытвины водяных зыбей, отнимало у гребущих силу шественнаго движения. Следуя по неволе направлению ветра, мы носилися на удачу. Тогда и берега начали боятся; тогда и то, что бы нас при благополучном плавании утешать могло, начинало приводить в отчаяние. Природа завистливоюнам на сей час казалася, и мы на нее негодовали теперь за то, что не разспростирала ужаснаго своего величества, сверкая в молнии и слух тревожа громовым треском. Но надежда преследуя человека до крайности, нас укрепляла, и мы елико нам возможно было ободряли друг друга.

Носимые валами, внезапу судно наше остановилось недвижимо. Все наши силы совокупно употребленныя, не были в состоянии совратить его с того места, на котором оно стояло. Упражняясь в сведении нашего судна с мели, как то мы думали, мы неприметили, что ветр между тем почти со всем утих. Небо по малу очистилося от затмевавших синеву его облаков. Но восходящая заря вместо того, чтоб принести нам отраду, явила нам бедственное наше положение. Мы узрели ясно, что шлюпка наша не на мели находилась; но погрязла между двух больших камней, и что не было ни каких сил для ея избавления оттуда невредимо. Вообрази мой друг наше положение, все что я ни скажу, все слабо будет в отношении моего чувствия. Да и еслиб я мог достаточныя дать черты каждому души моея движению, то слабы еще были бы они для произведения в тебе подобнаго тем чувствованиям, какия в душе моей возникали и теснилися тогда. Судно наше стояло на средине гряды каменной замыкающей залив, до С...... простирающийся. Мы находилися от берега на полторы версты. Вода начинала проходить в судно наше со всех сторон и угрожала нам совершенным потоплением. В последний час, когда свет от нас преходить начинает и отверзается вечность, низпадают тогда все степени, мнением между человеков воздвигнутые. Человек тогда становится просто человек: так видя приближающуюся кончину, забыли все мы, кто был какого состояния, и помышляли о спасении нашем отливая воду как кому споручно было. Но какая была в том польза? Колико воды союзными нашими силами было изчерпаемо, толико во мгновение паки накоплялося. К крайнему сердец наших сокрушению ни в дали, ни в близи не видно было мимоидущаго судна. Да и то, которое бы подало нам отраду явясь взорам нашим, усугубило бы отчаяние наше, удаляясь от нас и избегая равныя с нами участи. Наконец судна нашего правитель, более нежели все другие к опасностям морских произшествий обыкший, взиравший по неволе, может быть, на смерть хладнокровно, в разных морских сражениях впрошедшую Турецкую войну в Архипелаге; решился или нас спасти спасаяся сам, или погибнуть в сем благом намерении: ибо стоя на одном месте, погибнуть бы нам должно было. Он вышед из судна и перебираяся с камня на камень направил шествие свое к берегу, сопровождаем чистосердечнейшими нашими молитвами. С начала продолжал он шествие свое весьма бодро, прыгая с камня на камень; переходя воду, где она была мелка, переплывая ее, где она глубже становилась. Мы с глаз его неспускали. Наконец увидели, что силы его начали ослабевать, ибо он переходил камни медлительнее, останавливался почасту, и садяся на камень для отдохновения. Казалося нам, что он находился иногда в размышлении и нерешимости о продолжении пути своего. Сие побудило одного из его товарищей ему преследовать, дабы подать ему помощь, если он увидит его изнемогающа в достижении берега; или достигнуть онаго, если первому в том будет неудача. Взоры наши стремилися во след то за тем, то за другим, и молитва наша о их сохранении была нелицемерна. Наконец последней из сих подражателей Моисея в прохождении, без чуда, морския пучины своими стопами, остановился на камне недвижим, а перваго со всем мы потеряли из виду.

Сокровенныя доселе внутренния каждаго движения, заклепанныя так сказать ужасом, начали являться при изчезании надежды. Вода между тем в судне умножалася, и труд наш возрастая в отливании оной утомлял силы наши приметно. Человек яраго и нетерпеливаго сложения рвал на себе волосы, кусал персты, проклинал час своего выезда. Человек робкия души и чувствовавший долго может быть тягость удручительныя неволи, рыдал орошая слезами своими скамью, на которой ниц разпростерт лежал. Иной воспоминая дом свой, детей и жену, сидел яко окаменелый, помышляя не о своей, но о их гибели, ибо они питалися его трудами. Каково было моей души положение, мой друг сам отгадывай, ибо ты меня довольно знаешь. Скажу только тебе то, что я прилежно молился богу. Наконец начали мы все предаваться отчаянию; ибо судно наше более половины водою натекло, и мы стояли все в воде по колено. Не редко помышляли мы вытьти из судна и шествовать по каменной гряде к берегу, но пребывание одного из наших сопутников на камне уже несколько часов, и скрытие другаго из виду представляло нам опасностьперехода более может быть, нежели она была в самом деле. Среди таковых горестных размышлений увидели мы близ противоположеннаго берега, в разстоянии от нас каком то было, точно определить не могу, два пятна черныя на воде, которыя казалося, двигалися. Зримое нами нечто черное и движущееся, казалося, помалу увеличивалось; на конец приближаяся представило ясно взорам нашим, два малыя судна прямо идущия к тому месту, где мы находилися среди отчаяния, во сто крат надежду превосходящаго. Как в темной храмине свету совсем неприступной, вдруг отверзается дверь, и лучь денный влетев стремительно в среду мрака, разгоняет оный, разспростираяся по всей храмине до дальнейших ея пределов; тако увидев суда, лучь надежды ко спасению, протек наши души. Отчаяние превратилося в восторг, горесть в восклицание, и опасно было, что бы радостныя телодвижения и плескания не навлекли нам гибели скорее, нежели мы будем исторгнуты из опасности. Но надежда жития возвращаяся в сердца, возбудила паки мысли о различии состояний, в опасности уснувшия. Сие послужило на сей раз к общей пользе. Я укротил излишнее радование во вред обратиться могущее. По нескольком времени увидели мы две большия рыбачьи лодки к нам приближающияся, и при настижении их до нас, увидели в одной из них нашего спасителя, которой прошед каменною грядою до берега, сыскал сии лодки для нашего извлечения из явной гибели. Мы немешкав ни мало вышли из нашего судна и поплыли в приехавших судах к берегу, не забыв снять с камня сотоварища нашего, которой на оном около семи часов находился. Не прошло более получаса, как судно наше стоявшее между камней, облегченное от тяжести, всплыло и развалилося со всем. Плывучи к берегу среди радости и восторга спасения, Павел, так звали спасшаго нас сопутника, разсказал нам следующее.

Я оставя вас в предстоящей опасности, спешил по камням к берегу. Желание вас спасти дало мне силы чрезъестественныя: но сажен за сто до берега силы мои стали ослабевать, и я начал отчаяваться в вашем спасении и моей жизни. Но полежав с полчаса на камени, вспрянув с новою бодростию, и неотдыхая более дополз, так сказать, до берега. Тут я растянулся на траве, и отдохнув минут десять, встал и побежал вдоль берега к С.... что имел мочи. И хотя с немалым

истощением сил, но воспоминая о вас добежал до места. Казалось, что небо хотело испытать вашу твердость и мое терпение, ибо я ненашел ни вдоль берега, ни в самом С.... никакого судна для вашего спасения. Находясь почти в отчаянии, я думал, что нигде неможно мне лучше искать помощи, как у тамошняго начальника. Я побежал в тот дом, где он жил. Уже был седьмой час. В передней комнате нашел я тамошней команды сержанта. Расказав ему коротко за чем я пришел, и ваше положение, просил его, чтобы он разбудил Г...., которой тогда еще почивал. Г. сержант мне сказал: друг мой, я не смею. – Как; ты несмееш? Когда двадцать человек тонут, ты не смеешь разбудить того, кто их спасти может? Но ты бездельник лжеш, я сам пойду..... Г. сержант взяв меня за плечо неочень учтиво, вытолкнул за дверь. С досады чуть я нелопнул. Но помня более о вашей опасности, нежели о моей обиде и о жестокосердии начальника с его подчиненным, я побежал к караульной, которая была версты с две разстоянием от проклятаго дома, из котораго меня вытолкнули. Я знал, что живущие в ней солдаты содержали лодки, в которых ездя по заливу собирали булыжник на продажу для мостовых, я и неошибся в моей надежде. Нашел сии две не большия лодки и радость теперь моя несказанна; вы все спасены. Если бы вы утонули, то я бы бросился за вами в воду. Говоря сие Павел обливался слезами. Между тем достигли мы берега. Вышед из судна я пал на колени, возвел руки на небо. – Отче всесильный, возопил я: тебе угодно да живем, ты нас водил на испытание, да будет воля твоя. – Се слабое мое друг изображение того, что я чувст[в]овал. Ужас последняго часа прободал мою душу, я видел то мгновение, что я существовать перестану. Но что я буду? Не знаю. Страшная неизвестность. Теперь чувствую; час бьет; я мертв; движение, жизнь, чувствие, мысль, все изчезнет мгновенно. Вообрази себя, мой друг на краю гроба, не почувствуеш ли корчущей мраз лиющийся в твоих жилах и завременно жизнь пресекающий. О мой друг! – Но я удалился от моего повествования.Совершив мою молитву, ярость вступила в мое сердце. Возможно ли, говорил я сам себе, что в наш век, в Европе, подле столицы, в глазах великаго государя совершалося
такое безчеловечие! Я воспомянул о заключенных Агличанах в темнице Бенгальскаго Субаба. (*)
Воздохнул я во глубине души. – Между тем дошли мы до С.... Я думал, что начальник проснувшись накажет своего сержанта, и претерпевшим на воде даст хотя успокоение. С сею надеждою пошел я прямо к нему в дом. Но поступком его подчиненнаго столь был раздражен; что я не мог умерить своих слов. Увидев его, сказал, государь мой! Известили ли вас, что за несколько часов пред сим двадцать человек, находились в опасности потерять живот свой на воде и требовали вашея помощи. Он мне отвечал, с наивеличайшею холодностию, куря табак: мне о том сказали недавно, а тогда я спал. – Тут я задрожал в ярости человечества. – Ты бы велел себя будить молотком по глове, буде крепко спиш, когда люди тонут и требуют от тебя помощи. Отгадай, мой друг, какой его был ответ. Я думал, что мне сделается удар от того, что я слышал. Он мне сказал: не моя то должность. Я вышел из терпения. – Должность ли твоя людей убивать, скаредной человек и ты носиш знаки отличности, ты начальствуеш над другими!... Окончать не мог моея речи, плюнул почти ему в рожу и вышел вон. Я волосы драл с досады. Сто делал расположений, как отмстить сему зверскому начальнику не за себя(*) Агличане приняли в свое покровительство ушедшаго к ним в Калкуту чиновника Бенгальскаго, подвергшаго себя казни своим мздоимством. Справедливо раздраженный Субаб, собрав войско, приступил к городу, и оной взял. Аглинских военнопленных, велел ввергнуть в тесную темницу, в коей они в полсутки издохли. Осталося от них только двадцать три человека. Нещастные сии сулили страже великия деньги, да возвестит владельцу о их положении. Вопль их и стенание, возвещало о том народу, о них соболезнующему; но никто нехотел возвестить о том властителю. Почивает он, ответствовано умирающим Агличанам; и ни един человек в Бенгале немнил, что для спасения жизни ста пятидесяти нещастных, должно отъяти сон мучителя на мгновение.
Но чтож такое мучитель? Или паче, чтож такое народ обыкший к игу мучительства? Благоговениель, или боязнь, тягчит его согбенна? Если боязнь, то мучитель ужаснее богов, к коим человек возсылает или молитву или жалобу, во время нощи или в часы денныя. Если благоговение, то возможно человека возбудить на почитание соделателей его бедствий; чудо, возможное единому суеверию. Чему более удивляться, зверству ли спящаго Набаба или подлости несмеющаго его разбудить. Реналь. История о Индиях. Том II
но за человечество. Но опомнясь, убедился воспоминовением многих примеров, что мое мщение будет безплодно, что я же могу прослыть или бешеным или злым человеком; смирился.
Между тем люди мои сходили к священнику, которой нас принял с великою радостию, согрел нас, накормил, дал отдохновение. Мы пробыли унего целыя сутки, пользуясь его гостеприимством и угощением. На другой день нашед большую шлюпку, доехали мы до Ораниенбаума благополучно. В Петербурге я о сем рассказывал тому и другому. Все сочувствовали мою опасность, все хулили жестокосердие начальника, никто незахотел ему о сем напомнить. Если бы мы потонули, то бы он был нашим убийцею. – Но в должности ему непредписано вас спасать, сказал некто. – Теперь я прощусь с городом на веки. Не въеду николи в сие жилище тигров. Единое их веселие грысть друг друга; отрада их, томить слабаго до издыхания, и раболепствовать власти. И ты хотел, чтоб я поселился в городе. Нет мой друг, говорил мой повествователь вскочив со стула, заеду туда, куда люди неходят, где незнают что́ есть человек, где имя его неизвестно. Прости; – сел в кибитку и поскакал.